Н.А. Бердяев. Жизнь и творчество.

Россия — а вместе с ней и весь цивилизованный мир — обретают сегодня утраченное духовное богатство—русскую идеалистическую философию, расцвет которой пришедшийся на конец XIX—начало XX века принято называть русским религиозно-философским ренессансом. Одна из наиболее ярких фигур этого ренессанса — Николай Александрович Бердяев (1874—1948).

Отпрыск старинного дворянского рода, Бердяев родился в Киеве 6(18) марта 1874 года. Отец, офицер, хотел видеть сына военным и отдал его в кадетский корпус. Но сын пробыл там недолго. Увлекся филосо­фией. В четырнадцать лет он читал не только Шопенгауэра, но Канта и Гегеля. Следующее увлечение—Маркс. Бердяев становится маркси­стом. «Маркса я считал гениальным человеком и считаю сейчас»,— пишет он в посмертно изданной автобиографии 1949 года. Бунтарь по натуре, Бердяев активно включается в революционное движение. Г. В. Плеханов—его наставник, А. В. Луначарский—товарищ по борьбе. Разрыв с окружающей средой, выход из мира аристократического в мир революционный сам Бердяев рассматривает как основной факт своей биографии. Арест, тюрьма, ссылка—через все это Бердяеву пришлось пройти.

Вернувшись в Киев из вологодской ссылки, где он находился в 1898—1901 гг., Бердяев сближается с С.Н. Булгаковым. Вместе они переживают новый духовный кризис—возвращение в лоно церкви. В 1904 г. Бердяев женится на Лидии Трушевой, которая, как и он, уча­ствовала в революционном движении, а затем прониклась идеями пра­вославия. В том же году—переезд в Петербург, чтобы стать редактором журнала «Новый путь», а затем—журнала «Вопросы жизни». В журналах сотрудничали Д. С. Мережковский, В. В. Розанов, Вяч. И. Иванов, Ф.К.Сологуб, А. А. Блок, В.Я.Брюсов, А. Белый, Л. Шестов, С.Л.Франк, П. И. Новгородцев, А.М.Ремизов—цвет литературы и философии «серебряного века». Сначала в Петербурге, а затем в Москве Бердяев посещает Религиозно-философское общество (петер­бургское основано по его инициативе).

Преобладающее влияние на формирование зрелых убеждений Бердяева оказал Ф.М.Достоевский. «Я—сын Достоевского»,—говорил он, имея в виду духовное родство. И еще одно имя следует назвать, оты­скивая истоки бердяевских идей—немецкого мистика XVII в. Якоба Бёме. От Бёме Бердяев воспринял идею «становящегося Бога», который не вечен и не всемогущ. До Бога был Ungrund—некая бездна, не имеющая основания, по Бердяеву, изначальная свобода «сама по себе». Что касается всемогущества, то, по Бердяеву, Бог им не обладает: у любого полицейского больше власти. Бог не управляет миром, а открывается ему в свободном творчестве человека.

Бердяев—философ религиозный, но далекий от ортодоксии, еретик. Впрочем, он себя называет иначе—«верующий вольнодумец». Жи­ви Бердяев на исходе средних веков, верно заметил Ф. А. Степун, не ми­новать бы ему костра. Религиозная философия испокон веку была занята теодицеей (т. е. оправданием, обоснованием Бога), внимание Бердяева приковано к антроподицее—оправданию человека.

Огромный интерес в этом плане представляет первая крупная самостоятельная работа Бердяева «Философия свободы» (1911), в которой он решительно отверг западноевропейскую рационалистическую традицию. Лишь в акте веры познается реальность. Но и вера вере рознь. Протестантизм рационалистичен, его апогеем является философия Канта, для которой характерны индивидуализм и отвлеченная духовность. Ме­жду тем подлинная духовность—это соборность.

Рассуждения Бердяева о соборности свежи и актуальны сегодня. Слишком часто приходится слышать уверения в том, что соборность— это отсталость, недоразвитый индивидуализм, рудимент стадности. Даже такой высокообразованный автор как Г. Померанц настаивает на страницах массового журнала: «Соборность компенсирует недостаточную оформленность личности» . А по Бердяеву, весь ход мировой культуры, все развитие мировой философии ведет к осознанию того, что истина открывается не индивидуальному, а соборному сознанию. По­следнее не следует путать с сознанием массовым, коллективным. Позднее Бердяев пояснит: коллективизм это не соборность, а сборность. В со­борности личность не исчезает, наоборот, она наиболее выразительным образом выявляет свою полноту, обретая ее в взаимодействии с другими личностями. Это как конкретное понятие у Гегеля, где всеобщее не те­ряет богатства единичного. Гегель в своей диалектической логике пред­восхитил постановку идеи соборности у русских мыслителей, начиная с Хомякова.

Соборное отношение к сознанию необходимо ведет к «космической церковной гносеологии». Человечество—космический центр бытия, высшая точка его подъема, душа мира, которая соборно отпала от Бога и соборно должна вернуться к Богу, обожиться. Христос — абсолютный центр космоса. Смысл жизни, смысл истории, смысл мировой культу­ры -обретение бессмертия. Бердяев признает сходство своих идей с учением Н. Федорова, но настаивает на самостоятельном их характере: они были сформулированы прежде, чем Бердяев познакомился с творчеством Н. Федорова.

Еще одно важное обстоятельство, мимо которого не может пройти читатель «Философии свободы» - «особая и великая» роль России. Ко­нечно, западная Европа не «сгнила», мировая история разрешится лишь совместными усилиями Запада и Востока, каждый народ имеет свою миссию, но «только Россия может соединить восточное созерцание Божества ... с западной человеческой активностью, с исторической динами­кой культуры».

Бердяев убежден, что истории человечества определен «счастливый конец»: преодоление зла и обретение свободы. Проблема эсхатологии (учения о «конце света») занимает центральное место в работе «Смысл творчества» (1916). Смысл любого творческого акта—не в накоплении культурного потенциала самого по себе. а в приближении «конца», или, точнее, преображения мира. «Творческий акт в своей первоначальной чистоте направлен на новую жизнь, новое бытие, новое небо и новую землю». О новом небе и новой земле речь идет в Апокалипсисе. Вслед за Н. Ф. Федоровым Бердяев толкует «Откровение святого Иоанна» как предостережение человечеству: «конец мира» должен обернуться не гибелью его, а восхождением на новую ступень, достичь которую призва­но человечество своими усилиями, но по воле Господа.

Тем временем история обрушила на Россию апокалиптические ужасы в виде мировой войны и революции. В годы войны Бердяев выступил с серией статей о русском национальном характере, которые затем со­брал в книге «Судьба России» (1918). Бердяев говорил об «антиномично-сти» России: это самая анархичная, самая безгосударственная страна и одновременно самая бюрократическая, обожествляющая государство и его носителей; русские—самый «всемирноотзывчивый», нешовини­стический народ и одновременно именно у русских дикие проявления на­циональной ограниченности. Наконец,—свобода духа; русские вольно­любивы и чужды мещанской ограниченности, и вместе с тем Россия -«страна неслыханного сервилизма». Загадочную антиномичность России можно проследить и во множестве других аспектов, всюду сплош­ные тезисы и антитезисы. Конечно и в других странах можно найти все эти противоположности, но только в России тезис оборачивается анти­тезисом. крайности переходят друг в друга. И еще одно обстоятельство:

устремленность к крайнему, предельному.

Бердяев мыслит национальными категориями: национальное един­ство. по его мнению, глубже, прочнее единства партий, классов и всех других преходящих исторических образований. Национальность ми­стична, таинственна, иррациональна, как и всякое индивидуальное бытие. А индивидуальность, личность для Бердяева главное.

Мировая война потрясла человечество, но она способствовала краху социального и утверждению космического мироощущения. Все социальные учения XIX в. были лишены того сознания, что человек космическое существо, а не обыватель. Мировая война, потрясшая человечество, по мнению Бердяева, показала тщетность и бессмысленность всех попыток насильственного социального переустройства. Как ни перекраивай человеческий муравейник, он муравейником и останется. Между тем у человека есть более высокое предначертание: творческий труд, расширенный до космического размаха, имеющий мировые перспективы.

Февральскую и октябрьскую революции Бердяев встретил в Моск­ве. В это время он вел интенсивную духовную работу. Писал книгу «Смысл истории» (1918). Создал Вольную Академию духовной культуры (зарегистрированную в Моссовете). В 1920 г. он был избран профес­сором Московского университета. В том же году он был арестован. На Лубянке Бердяева допрашивал сам Дзержинский. Не дожидаясь вопросов, Бердяев прочитал целую лекцию о своих взглядах. Говорил он ми­нут сорок пять. Дзержинский внимательно слушал. Затем приказал Менжинскому освободить Бердяева и доставить домой на автомобиле. В 1922 г.—новый арест. На этот раз дело обернулось высылкой из стра­ны. Осенью в числе большой группы ученых (не только философов) Бер­дяев выехал за границу. Два года провел в Берлине, затем перебрался в Париж, в пригороде которого—Кламаре обзавелся собственным домом. В обеих столицах он собирал вокруг себя философскую и религиозную элиту (среди его знакомых—Макс Шелер, Жак Маритен, Га-бриэль Марсель). В Берлине написано «Новое средневековье» (1923)— работа, которая принесла Бердяеву европейскую известность. Бердяев создает Религиозно-философскую академию (по образцу московской ВАДК), сотрудничает с Христианской ассоциацией молодежи (занимает пост главного редактора издательства ассоциации ИМКА-пресс—до последних дней своей жизни), редактирует журнал «Путь». Он слывет «левым» среди эмигрантов.

Годы войны Бердяев провел в оккупированной Франции, ненавидел захватчиков. Остро переживал судьбу России, радовался ее победе. Одно время намеревался вернуться на родину, но разгул сталинизма отпугнул его. Умер в Кламаре 23 марта 1948 г. (сидя за письменным столом).

Еще в 1937 г. на немецком и английском языках вышла книга Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма». Русское издание было осуществлено впервые посмертно в 1955 г. Эта работа завершает цикл произведений, направленных против идеологии большевизма, неприятие которой всегда отмечало Бердяева.

Бердяев—противник революции. Всякая революция—беда, смута, неудача. Удачных революций не бывает. Ответственность за революцию несут и те, кто ее совершил, и те, кто ее допустил. Успех революции и ее подавление одинаковы по последствиям: упадок хозяйства и одичание нравов. В стихии революции нет места для личности, в ней господствуют начала безличные, это стихийное бедствие, как эпидемия и пожар. Все революции заканчивались реакциями. Это неотвратимо. Чем яростнее революция, тем ужаснее реакция. Но реакция не возвращает к старой жизни. Нарождается что-то третье, новое. Главное значение французской революции в том, что она вывела к жизни мощное католическое и романтическое движение, оплодотворившее всю мысль XIX века. Жо-зеф де Местр важнее Робеспьера.

Так и в России. Возврата к старому нет и быть не может. Невозмо­жен для России и «западный» вариант. Не может хотеть русский человек, чтобы на место коммуниста пришел европейский буржуа. Между тем именно коммунисты толкают страну в объятия буржуазного образа жизни. Страшно именно то, что в коммунистической революции Россия впервые делается буржуазной, мещанской страной. Ловкие, беззастенчивые и энергичные дельцы мира сего выдвинулись и заявили свои права быть господами. В России появился новый антропологический тип. Дети этих молодых людей будут вполне солидными буржуа. Эти люди свергнут коммунистическое господство, и дело может «обернуться русским фашизмом». Позднее Бердяев признал, что фашизм в России уже наступил. Сталинизму «присущи все особенности фашизма». Бисмарк когда-то высказал пожелание, чтобы нашлась страна, которая испытала бы опыт социализма, в надежде, что после этого пропадет охота повторить этот опыт. Такая страна нашлась и осуществила опыт социализма в колоссальных размерах.

Бердяев удручен тем, что испытательным полигоном социализма оказалась его родина. Он начинал свою деятельность как марксист, за­тем стал ярым его противником. Апогей бердяевского антисоциализ­ма — «Философия неравенства» (1923), написанная под свежим впечатле­нием насильственной эмиграции.

Бердяев говорит здесь об иерархичности бытия. Равенство—в куче песка. В государстве не может быть равенства: правят всегда немно­гие — лучшие или худшие. Государство существует не для устройства ватерклозетов. И это не машина угнетения. Государство—некая ценность, оно преследует большие цели в исторической судьбе народов. В дальнейшем в убеждениях Бердяева возобладал своеобразный антиэтатизм. Государство он стал оценивать как «состояние падшести». Любая власть нехороша. Господствовать—удел плебеев. Подлинный аристо­кратизм обнаруживается по ту сторону господства и подчинения. Любое государство — зло, но, к сожалению, неизбежное. Пока без него нельзя. Поэтому не правы анархисты.

Весьма чувствителен Бердяев по отношению к национальной проблеме. Здесь ему удалось нащупать слабое место в программе революционеров. Обращаясь к ним, он говорил: «Вы неспособны проникнуть в интимную тайну национального бытия. Вы готовы признать национа­льное бытие и национальные права евреев или поляков, чехов или ирландцев, но вот национальное бытие и национальные права русских вы никогда не могли признать. И это потому, что вас интересовала проблема угнетения, но совершенно не интересовала проблема национальности». Национальный вопрос в русской революции действительно рассматривался только с точки зрения того, что он может дать для борьбы за власть. Революция изначально носила антирусский характер, вылилась затем в чудовищное подавление всего русского. «Русская револю­ция антинациональна по своему характеру, она превратила Россию в бездыханный труп».

Бердяев—сторонник консерватизма и аристократизма. Консерва­тизм поддерживает связь времен. Истинный консерватизм — борьба вечного, нетленного с преходящим. Смысл консерватизма не в том, что он препятствует движению вверх и вперед, а в том, что он не допускает падения вниз и назад, к хаотической тьме. Что касается аристократии, то это управление лучших. От сотворения мира всегда правило, правит и будет править меньшинство. Весь вопрос в том, что это за люди. Есть только два типа власти—аристократия и охлократия, власть лучших и власть худших. Одно меньшинство сменяется другим. Революционная бюрократия обычно бывает хуже старой, свергнутой. Кучка мошенников и убийц из отбросов общества может образовать новую лже­аристократию.

К либерализму и демократии Бердяев относится резко отрицательно. Социализм—буржуазная идея. Для социалистов как и для буржуа характерен культ собственности. Социализм заканчивает дело, начатое демократией, дело окончательной рационализации человеческой жизни. Это принудительное, безличное братство, лже-соборность, сатанократия. Социализм—освобождение не труда, а освобождение от труда. Между тем надо увеличивать производство, а не заниматься перераспреде­лением произведенного богатства, эту мысль Бердяев отстаивал в своей статье, опубликованной в сборнике «Вехи».

Поиски царства Божия в истории—сплошной обман, лже-религия. «Маркс был еврей, отпавший от веры отцов, но в его подсознании сохра­нились мессианские чаяния Израиля. Подсознательное всегда бывает сильнее сознания. И вот для него пролетариат есть новый Израиль, избранный народ Божий, освободитель и устроитель грядущего царства земного. Пролетарский коммунизм Маркса есть секуляризованный древнееврейский хилиазм. Избранный народ заменяется избранным классом. Научным путем было невозможно прийти к такой идее. Это идея религиозного порядка... В русской революции произошла встреча и соединение двух мессианских сознании—мессианизма пролетариата с мессианизмом русского народа» . Третий Рим обернулся Третьим Интернационалом.

Критикуя социализм, Бердяев не выступает сторонником капитализма. На страницах «Философии неравенства» появляется термин— «хозяйственный универсализм». Последний одинаково должен быть противоположен и капитализму и социализму. Хозяйство должно разви­ваться только как иерархическая система; одухотворенное отношение к земле, любовь к ней и орудиям труда возможны только при индиви­дуальной собственности. Необходимо стремиться к синтезу аристокра­тического принципа личности и социалистического принципа справедли­вости. братского сотрудничества людей. В 1939 г. («О рабстве и свободе человека») Бердяев вспомнил о своих ранних убеждениях: «Круг моей мысли в социальной философии замкнулся. Я вернулся к той правде социализма, которую исповедовал в юности, но на почве идей и верований, выношенных в течение всей моей жизни. Я называю это социализмом персоналистическим, который радикально отличается от преобладающей метафизики социализма, основанного на примате общества над личностью» .

Наиболее последовательно Бердяев придерживался своего принци­па иерархического неравенства в приложении к культуре. Это действительно дело избранных. Дело всех — цивилизация, которую с культурой путать не следует. В культуре два начала — консервативное, обращенное к прошлому, и творческое, созидающее новые ценности. Революционное, насильственное начало враждебно культуре. Источник культуры аристократичен. Кризис культуры — осознание достигнутого предела, за которым кроется новое бытие. Для большинства этот кризис незаметен, кри­зис культуры переживают только немногие ее творцы. Они стоят перед претворением культуры в Царство Божие.

«Эсхатологическое истолкование Царства Божьего есть единствен­но верное. Но парадокс эсхатологического сознания в том, что конец не только отодвинут на неопределенное время в будущее: но и близок каждому мгновению жизни. Эсхатология есть внутри процесса жизни. И Апокалипсис есть также откровение конца внутри мира и истории, внутри человеческой жизни, внутри каждого мгновения жизни. И осо­бенно важно преодолеть пассивное понимание Апокалипсиса как ожидание конца и суда. Возможно активное понимание Апокалипсиса как призыва к творческой активности человека, к героическому усилию и подвигу».

Направление подвига — преодоление смерти. Философская идея естественного бессмертия, выводимая из субстанциональности души бесплодна. Ибо она проходит мимо трагизма смерти. Бессмертие дол­жно быть завоевано. Борьба со смертью во имя вечной жизни есть основная задача человека. Основной принцип этики может быть сформулирован следующим образом: поступай так, чтобы всюду во всем и в отношении ко всему утверждать вечную и бессмертную жизнь, побеждать смерть. Так, перефразируя категорический императив Канта, формулирует Бердяев центральную идею русской философии, идею смысла жизни.